– Стало быть, не червь, – заключил старецуверенно. Он велел напоить Блуда горячей водой и потеплее закутать.

Блуд всё вытерпел молча и разлепил губы только однажды:

– Зря возитесь.

Тут пришёл воевода, и мне велели сказывать снова. Варягслушал молча, поглядывая на брата.

– Ты и ты, – кивнул он на нас с побратимом. –Чтобы он был ночью присмотрен и днём не скучал. А ты, отец, поставь мне его наноги. Этот воин мне нужен.

Безразличие на миг покинуло Блуда, он посмотрел на вождя,хотел говорить, но передумал и отвернулся к стене.

Несколько дней Хаген совсем не велел давать ему пищи, толькопоить. Блуд с трудом глотал горькие травяные отвары. Ему было плохо, онсовершенно ослаб и мучился дурнотой. Мы с Яруном не оставляли его одного,сидели по очереди.

– Мне, что ли, лечь заболеть?.. – однажды сказалмне Славомир. И постучал себя по широкой твёрдой груди: – Ну хоть плачь, не липнетко мне.

– Лучше ты не хворай, – сказала я искренне. Онотошёл обрадованный, словно я что ему пообещала.

Будь моя воля, я бы, наверное, всё же попробовала впихнутьБлуду жидкой овсянки или целебного козьего молока, но Хаген настрого запретил.Голод, сказал мой наставник, должен был доконать либо Блуда, либо болезнь.Вмешиваться нельзя.

К седьмому дню мне стало казаться, что серая мышь неспроставыскочила из горшка и свалила на пол Блудову ложку… Я только и говорила себе,что мышь убежала, глядишь, всё ещё обойдётся. Бедного парня совсем не быловидно под одеялом, с боку на бок повёртывался с трудом. Было чего испугаться:он даже не огрызнулся, когда жалостливая Велета подсела погладить его поголове. Велета хотела помочь нам с побратимом, но работа была грязная итяжёлая, и мы ей не дали. Сестре воеводы за отроком выносить!..

На девятый день к вечеру Блуд открыл глаза и стал озираться.Я пригляделась: глаза как будто чуть прояснились. Или мне так показалось. Онпровёл языком по губам. Я склонилась:

– Пить хочешь? А может, поешь?

Хаген велел мне сразу сказать, если Блуд запросит поесть.Новогородец долго шарил глазами по прокопчённым стропилам, потом перевёл взглядна меня и попросил, стесняясь:

– Кисельку бы…

Свернулся клубочком, устроил под щёку ладонь и крепкозаснул. Я со всех ног кинулась искать старого сакса.

– А чего доброго, теперь вправду поднимется, –сказал Хаген, и тут я поняла, что мой наставник всё это время переживал исомневался ничуть не меньше нас с побратимом. – Ныне беги, дитятко, кТретьяку, хозяйка его большая до киселя мастерица.

Я тоже неплохо умела делать кисель. А уж такой, какойтребовался для Блуда – несладкий и жидкий, чтоб лился из чашки, – мигомсболтала бы моя любая сестрёнка. Но Хаген, наверное, знал, что говорил, не споритьже с ним.

Я шла задами деревни, крепко держа горячий горшок. Старшаяжена Третьяка в самом деле сварила добрый кисель, у меня бы такого неполучилось. Дважды просить её не пришлось, сразу сняла с полки коробок сушёнойчерники, достала муку. Она и мне плеснула в миску потешиться, и я почтипожалела, что обидела её труд тогда на беседе. С этого киселя у меня, уздоровой, и то сразу прибыло сил. Ещё, помню, я думала, что Голуба пошла в матькрасотой, а больше ничем. Голуба, сидевшая в доме, ни разу не глянула на меняпрямо, всё искоса. Даже не вытерпела дождаться, пока сварится кисель и я уйду:накинула свиту, дверь хлопнула. Мать улыбнулась ей вслед:

– Баловница… к подруженькам побежала.

У Голубы, наверное, было много подруг. У меня – толькоВелета. Я не стала завидовать. Обжигаясь, я быстренько опорожнила миску,поклонилась славной хозяйке и заспешила назад. Одного жаль – скользко, непустишься во всю прыть.

…А всё же самых верных, ближних подруг у Голубы оказалосьлишь три. Или, может, не успела больше созвать. Я была плохим ещё воином: неслагорячий кисель и не смотрела по сторонам. Я даже соступила с тропы – пропуститьчетырёх девок, встреченных за огородами, не глядя, кто таковы, вдруг толкнутещё, расплескаю… но они остановились против меня, и Голуба, подбоченясь, вышлавперёд:

– Далёко ли путь, красавица, держишь?

Я, глупая, уже открыла рот объяснять, но глянула ей в лицо ипромолчала. Когда собираются бить, всё же редко бьют просто так, без всякогослова. Сначала поговорят, сами себя раззадорят и тебе, непонятливому, втолкуют,за что колотушки.

– А недалёко – наших суженых перевабливать… –пропела другая.

Оставшиеся подхватили:

– В очередь каждого, змеища, обвивает…

– К воеводе мосты мостит, обломиться не трусит…

Побеги я, наверное, они бы меня не догнали. И правда,разумней всего было дать от них дёру… но уж этому меня никто не учил. Ни дома,ни здесь. Я утвердила горшок в талом снегу у плетня, огорчилась –остынет, – и подобралась для боя. Похоже, вид у меня был угрюмый, –девки задумались. Меня не получится взять сзади за локти и разукрасить лицосиними синяками, как часто делают, когда дерутся из-за парней. Голуба перваязавизжала, кинулась царапать мне щёки: сказанное о воеводе прижгло её, каккрапивой. Я спровадила Голубу в мокрый сугроб, пожалев для дурёхи дажезатрещины, – и зря, надо было пугнуть сразу да хорошенько, не ждать, поканасядут все вчетвером… Честно признаться, мне хватило с ними заботы. Моиненавистницы были всё-таки девки, а не ребята, и у них не было дедов, способныхсломать спину медведю. Я довольно долго с ними возилась, боясь покалечить. Новот кто-то занёс ногу плеснуть наземь кисель, а Голуба сдёрнула с себя опояскуи вытянула меня почём попадя узелком с хитро ввязанным каменным прясленем, такчто искры полетели из глаз… И тут уж я озлилась по-настоящему, до оскалазубов!.. Поймала пояс Голубы, занесённый снова. Свалила обеих подружек, задралаподолы и принялась нещадно пороть. Сзади меня в четыре руки рвали за волосы.Оттащить, пожалуй, не оттащили бы, но чего ждать – не вздумали бы косуотрезать. Черней бесчестья не выдумаешь, не знаю, с чем и сравнить. Развемужатую опростоволосить прилюдно. Я обернулась, и точно: ножик блестел. Япрыгнула рысью. И уж не пощадила белого личика, с маху утёрла браным платочком– ледяной бугристой дорожкой… Четвёртая кинулась наутёк, оставив подруг.

Я не ведаю, что могло бы у нас получиться… Но тут какая-тонеодолимая сила притиснула мои локти к бокам. Я дёрнулась яростно и безуспешно.Потом вывернула шею. Это Славомир пришёл разузнать, куда я запропастилась. Онразметал нашу свалку, как могучий корабль озёрную тину. Я успела подумать: аведь нипочём не отбилась бы, вздумай он меня силой… Он разжал руки – я скорейподхватила горшок, прижала к груди, – и кивнул на девок, мазавших по щекамсопли и грязь:

– Чего с ними не поделила?

Он ещё спрашивал. Он их от меня спасать собирался, ненаоборот. Я не вспомнила, что передо мной стоял брат воеводы, нам, отрокам,господин и гроза. Я крикнула: